Низовой ветер. Глава девятая
С мягким чмоканьем лопнула переборка, катер вздрогнул и сразу же сильно накренился вправо. Воде, хлынувшая с катера, подхватила вконец окоченевшего Черномора, кувыркнула через голову и вынесла за борт. Собраться, чтобы хоть попытаться зацепиться за что-нибудь, не было сил.
«Вот и все»,— вяло, точно не о себе, подумал Черномор и расслабился.
Неожиданным серым всплеском памяти пронеслась мать и хмурый усатый мужчина в запотевшем вагонном окне. Судорожный бабкин шепот: «Не плачь, и у нас как-нибудь проживешь». Липкий хлопок в ушах от чьей-то пощечины. Едкая горечь во рту…
Встречным валом Черномора поднесло к катеру, сунуло ногами между винтом и пером руля. Он почувствовал это.
Дневное тепло, сохраненное морем, отогрело Николая, неожиданный короткий отдых помог отдышаться, прийти в себя. Течением к его груди прислонило туго скрученный пробковый спасательный жилет. Черномор обнял его и высвободил ноги. «Почему не всплываю?» — подумал и машинально провел рукою вдоль поворозки. Оттого, что он нащупал, сознание сразу прояснилось: жилет был мастерски, удавкой привязан к лопасти винта. «Кто-то сподличал, припас для себя!» Черномор сильно оттолкнулся ногами и выскочил на поверхность.
Катер еще возвышался над водой сантиметров на двадцать, и на баке четкими силуэтами выделялись трое ребят. Черномор напрягся и выполз на палубу.
Катер медленно начал взбираться на волну. Под палубой нарастал урчащий гул — вода из кубрика переливалась в корму. Позади Черномора взвился мутно-зеленый фонтан.
— Берегись, берегись! — донеслись из темноты разноголосые окрики, но Черномор уже полностью пришел в себя. «Как хорошо, что они не видели меня за бортом, раскисшего…»
Катер так же медленно начал выравниваться. «Надо попробовать откатать воду за борт, пока не развернуло»,— Подумал Черномор и вновь пружинисто стал на ноги:
— Эй, на ведра! Всем на ведра! — крикнул он и спрыгнул в корму.
К нему склонился Диченко:
— Особо не выкладывайся. Мы на плавучем якоре!
— На плавучем? Заливать не будет? — Черномор выпрямился.
«Как же он сам не додумался до этого? А ведь Максимич рассказывал… Эх ты, Черномор!»
Не поднимая головы, буркнул:
— Все равно беги откатываться.
Наступило то предрассветное мгновение, когда вся темень от моря до звезд оседает вниз, спрессовывается и вот-вот исчезнет.
Черномор выплеснул за борт из очередного ведра и, глядя на море, застыл с разинутым ртом. Оно горело живым переливающимся густо-зеленым огнем, горело у катера, горело на горизонте, горело всюду. Пологие волны, фосфорясь, кувыркались мимо, то и дело принимая очетания каких-то зеленогривых чудовищ.
Брызги синеватых искр взлетали к небу и падали, взлетали снова, и от этого приданного фейерверка фантастические отблески плясали на ведре, на руках, неуловимыми светлячками скользили по борту.
Невозможно было оторвать взгляд от этой дрожащей, переливающейся золотом, всюду разбрызганной зелени, как невозможно было избавиться от яркого ощущения нереальности происходящего.
Черномор склонился за борт, осторожно сунул руку в воду и тут же увидел всю кисть, как на рентгеновском снимке. С кончиков пальцев стекала изумрудная зелень, и за ними оставался яркий кометныи след.
— Море цветет! — радостно закричал Диченко. — Я уже видел такое!
Черномор резко выдернул руку из воды:
— Ну, видел — и ладно. Я, может, тоже видел. — Повернулся к тамбучине, раздраженно крикнул: — Отливайте живей!
Быстро начало сереть. Сказочное царство разом исчезло, но чувство приподнятости, сопричастности К таинству не прошло. Черномору долго еще грезилось, что вот разогнется он и снова потрогает руками невиданных и совсем не страшных морских змей, потому что это сказка, а в ней страшно только тогда, когда хочется, чтоб было страшно.
Но теперь за бортом размеренно катилась только мертвая свинцовая зыбь. Черномор не заметил, когда улегся ветер, подумал лишь, что хорошо все же — течение и направление волн совпадают.
Воды в катере заметно поубавилось. Над Черномором послышалось ровное стрекотание. Он поднял голову. Валерка, для устойчивости обвив босой ногой стойку леера, смотрел на Черномора объективом киноаппарата.
— Ты чего? — опешил Черномор.
Из кубрика донесся дружный хохот. Диченко высунулся из тамбучины:
— Давай, давай, Валера! Для потомков!
Черномор тоже хмыкнул, глядя на Валеркин берет, лихо, по-операторски сдвинутый на затылок. Великодушно разрешил:
— Крути. Крути. Теперь можно.
«Завести бы еще мотор»,— мелькнула мысль, но тут же пропала. Не было ни сил, ни желания. По мере того как падало напряжение, усиливалась знобкая дрожь. Хотелось — есть и спать. Катер плавно, по-мирному скользил с волны на волну, и Черномор, наскоро отжав брюки и тельняшку, спустился в кубрик.
Ребята сгрудились в углу, накрывшись брезентом. Симонов встретился взглядом с Черномором, отвел глаза и торопливо уступил нагретое место:
— Я наверху подежурю.
— Подожди, доскажу, — придержал его за ногу Диченко и, когда Черномор залез под брезент, продолжил:
— Так этот участковый придет на берег, где вся пацанва играет, достанет свой милицейский свисток и начнет такие коленца на нем выделывать! А потом позовет кого-нибудь: «Хочется сюркнуть?» — «Хочется». — «Ну на сюркни».
Потом пораспытывает все и идет куда надо. Точно по адресу. Вот какой был… Под повышение пошел.
Диченко сожалеюще вздохнул. — Теперь другой у нас. Толстомордый. Придет, станет возле забора: «Батька в море?» — «В море».— «А мать?» — «На работе».— «А в школе у тебя как?» — «Нормально, — говорю, — не появлюсь». — «Ну-ну. Смотри у меня…» Мы его так и прозвали «Ну-ну».
Сквозь дрему Черномор расслышал, как под Симоновым заскрипели ступени. «Он сподличал. Симонов сподличал. А этот жилет мог помочь Коровину выбраться на берег. Именно этот…»
