Трамонтан и Весы в Геническе

Ещё задолго до моего переезда в Геническ, возник здесь, с его подачи, Клуб любителей поэзии «Весы»; собирались единомышленники в городской библиотеке, время от времени.

Соня моя, правду сказать, с некоторых пор, участия в этом не принимала. Хотя и должна бы! Была в натянутых отношениях с Будзинским. Как делилась со мной — из-за того как раз, что идея была её, и она начинала, открыв поэтическую рубрику в «Приазовской правде», где работала тогда и где публиковались уже стихи геничан. Но я не вникал в эти распри, хотя, зная сестру, её щепетильность и честность, думаю, она не возводила напраслины, и что-то тут могло-таки быть. Но оставим это на совести их — и его, и её.

Из этого Клуба вырос чуть позже литературно-публицистический альманах «Трамонтан». Вячеслав Вячеславович был и отцом его, и главным редактором. В первый номер, вышедший в 1992 году, попал и один из рассказов моих — Будзинский, испросив разрешения (я был в отпуске; дал, конечно, согласие), взял его из первой книжки моей «След человека». Попала проза моя и через год — во второй. С тех пор третьего номера так пока и не вышло: был почти готов, да денег на него от отцов города главный редактор никак добиться не мог.

Я, познакомившись заново ближе, удивлялся теперь не только настойчивости, мужеству этого обделённого с детства судьбой человека, но и, как оказалось, ума недюжинного. Как, при его-то возможностях — и преподавать, и вести альманах! И писать ещё литературоведческие теоретические работы (во втором номере «Трамонтана» публиковались), наверное, высочайшего уровня — меня не очень тянуло в том разбираться, — достойные, быть может, специальных столичных журналов ?!

Да, место им было, может быть, там, а не в таком провинциальном издании, где, дай-то бог, разобраться с пишущим своим и жаждущим публиковаться народом, которого было здесь вдосталь. Я высказал как-то эту мысль Вячеславу, но он со мною не согласился: сказал, что без теории — и практики быть профессиональной не может. Наверное, был он прав, я не спорил — чувствовал себя недостаточно в этом подкованным. Хотя в душе ему возражал — сколько было тому примеров и в большой литературе.

Ещё в одном я с ним не сходился во мнениях. Он как-то спросил меня о моих любимых поэтах — я назвал Пушкина, Тютчева, Блока, — он поморщился на это, потом усмехнулся, ничего не сказав.

Я знал о его приверженности к совершенно другому — к оригинальности в поэзии, в чём, лишь в этом, он видел талант. Но та оригинальность, оригинальничанье, на мой взгляд, которое он как редактор демонстрировал уже в первом номере альманаха, я считал — „выпендрёж», и не более. Так же, как завывания и камлания, а равно и бессмысленные словесные фиоритуры, которые выдаются частенько за какую-то там поэтичность — пустой звук и вовсе! Эталон поэзии для меня — как раз пушкинский стих.

Вот эти вещи, пожалуй, и не дали мне до конца сблизиться с ним; я чувствовал — прав там был или нет, — какую-то непреодолимую стену, на которую не тянуло взбираться. Может, умом, мне следовало подняться бы до него, попытаться хотя бы, но сердце моё к этому не лежало, и через себя переступить я не мог. Ну что ж, каков уж есть, что поделать.

А.Прихненко. Геничане