Графские пряники и мудрость правления.
Мудрый и одаренный хозяин всегда заботится о своих работниках; он строг, но справедлив; он готов всемерно помогать тем, кто хочет трудиться, но не прощает лодыря и пьяницу; он накажет за провинность — но и выручит в беде. Все это в полной мере было свойственно графу А.Г.Орлову-Чесменскому.
«А что порзненские (борзненские. — О.И.) так несчастливы зделались и погорели, оному пособить уже нельзя; можете им все отдать — построение, которого они просили, також и половину оброка с них не збирать, а из другой половины отдать им по тритцати рублев на построение без процентов, а землю ж господскую под поселение всю не отдавать; может быть, понадобится несколько для построения магазинов».
«А што в Кочкорове градом побило хлеб крестьянской, сожелительно. За необходимость почитаю бедным помогать. Хорошо зделали, што ржи купили. Как мне помнится, я к вам об оном писал уже, чтоб купили».
«Вы описываете, что у них (крестьян села Беседы. — О.И.) хлеб весь градом побило, и буде оное правда, как вам доносили, то и, <нрзб.> разсмотря оное дело, объявить им, што я им половину годового оброка дарю, чтоб оне большой нужды не потерпели».
По поводу нескольких крестьян, попавших под стражу: «А может им нечево пить и есть будет, то прошу вас покудова оное дело кончится, можете приказать определить им кормовые деньги, а как бы дело не кончилось, а людей кормить должно».
«Прописываешь ты ко мне о бедности старика Ивана Андреева; буде он правду говорит, прикажи выдать ему десять рублев денег и выдавать муки на пропитание, с тем только, чтоб госпожа об оном сведома не была».
«Известнова ж господина лекаря приказать одеть, чтоб голоду и холоду не терпел, тако ж и всех людей, которые приходить будут (наниматься на службу. — О.И.), определить по способности и дать приличное содержание по достоинству их».
В Хренове была заведена школа, где учились крестьянские дети. Их тетради ежемесячно посылались в Москву к графу (расстояние 700 верст!) на просмотр; лучшим он присылал подарки.
О сыне управляющего графскими домами Бархатова: «Прописываете отменно о Бархатове сыне и приложили ево руки записочку, чему я очень радуюсь. А как он еще очень молод, то и нужно ево оставить теперь при языках и словесной науке под присмотром отца ево, а впредь смотреть способность ево, к чему он болше будет сроден, тому и можно отдать ево в научение. А как отец попечительное старание об нем имеет, сказать ему мое за оное спасибо и подкрепить ево половинною платою из моих денег, сколко он на нево в год издерживает. Французской же язык я не почитаю нужным, а лутче будет, буде он употребится, буде в нем склонность покажется, к архитектуре и механике; выучась же оному, нигде не загинет: себе и другим может полезен быть, а што малчик удивителен, такового болше и зберегать должно, чтоб не попал на дурную тропу».
С пьянством в крестьянской среде граф боролся бескомпромиссно: «В оном, почитаю я, человечество само себя в напасть ввергает». Узнав о заманчивых предложениях винного откупщика Е.С.Шидловского, просившего разрешения продавать вино в орловских деревнях, он писал Д.А.Огаркову: «Только я к нему не отвечал по притчине Священного писания, чтоб з ближнего своего скупу не брать, чтоб он за то людей спаивал, а в пьянстве и в распутсво могут приходить, ибо и в Апосталах написано, чтоб не упиватся вином, понеже в нем блуд, так чтоб и против онаго не погрешить. Я ж ниже на десерицу им сулимого барыша согласится не могу и не желаю таковою ссудою моего кошелька осквернять; буде ж бы он захотел штурмом брать, зделайте ему вылазку законами отжените духа нечиста крестом ограждения». «А што Кабанов спрашивал у вас на оное позволения, — продолжает граф, имея в виду странную «мягкость» к откупщикам своего управляющего в Хренове, — оное произошло от трусости ево, и ему известно, што я на таковыя прибытки никогда поползновения не имел. <…> Хорошо зделали, што откупщику отказали, а буде из моих крестьян в корчебстве допряма оказались, таковых я не толко защищать [не] желаю, но притом прошу строгое приказание зделать, чтоб за оным прилежно присматривали, и буде таковыя сыщутся и будут пойманы, прошу приказать поступить с ними по всей строгости, а именно весь дом и пожиток обобрать, а их из селения вывесть, годных в рекруты отдавать, а негодных на поселения посылать, а буде тамо не приняли, их таковых распродать, строения ж их снесть и оных мест не велеть заселять, и потом объявить во всех селениях, за каковой проступок так с ними поступлено…»
Здесь стоит заметить, что далеко не все хозяева в России вопрос о пьянстве среди крестьян решали так, как граф Алексей Григорьевич. В этом отношении весьма интересен рассказ выдающегося знатока крестьянского и усадебного быта А.Т.Болотова, долгое время управлявшего принадлежащей Екатерине II Киясовской волостью, а затем — дворцовой Богородицкой волостью.
«По окончании всех наших переговоров, — пишет Андрей Тимофеевич о своих консультациях с главным управляющим князем С.В.Гагариным, — <…> повел я с ним речь и о некоторых обстоятельствах, относящихся до волостей. Из всех их наиважнейший предмет был о множестве незаконных выставок, или кабаков, находящихся в Богородицкой волости. До сего издревле было по всей волости только три кабака, но предместнику моему, господину Опухтину, рассудилось как-то бывшему тогда откупщиком купцу дозволить во всех почти знаменитейших селениях завести под именем выставок, только в праздничные дни, <…> питейные домы или кабаки.
Не знаю подлинно, а говорили, будто бы стоило дозволение сие откупщику нескольких тысяч и что г.Опухтин и после всякий год получал за сию недозволенную ежедневную продажу вина добрую с откупщика пошлину, преемник же его, умерший князь Гагарин, еще того множайшую. В неложности сей общей молвы много удостоверяло меня и то, что г.Варсобин, служивший при всех таких делах главным маклером и орудием, подлипал было и ко мне с такими ж предложениями, а именно, чтоб не давать откупщику одному наживать от того многие тысячи, а не грех бы ему было и поделиться в том со мною.
Но как я всего далее удален был, чтоб давать таковым и подобным тому другим внушениям в голове своей место, то слушал сие только усмехаясь, и без дальних обиняков давал Варсобину знать, чтоб отложил он сии блины до другого дня, или, яснее сказать, перестал бы о том и думать. <…>
Всходствие чего и в сем случае, как мне довольно сделалось известно, что не указанные кабаки сии, коих число до двадцати простиралось, обращались в неизобразимый вред волостям и что все мужики спивались на них с круга и ежегодно пропивали до несколько десятков тысяч рублей, а сверх того опасался я, чтоб после от кабаков сих не претерпеть бы самому мне какой напасти и беды, то и почел я долгом своим донесть о том старику-князю и, обстоятельство сие представив в настоящем его виде, спросить, что прикажет он с сим делать.
Князя удивило таковое донесение. <…> Наконец, спросил он меня:
— Жалуются ли на сие мужики и не считают ли сего отягощением?
Сей вопрос удивил также и меня, как мой его, но я ему тотчас сказал самую истину: что жалоб от них хотя и нет, да и быть не может, поелику всякий таковой домик может почесться для них, по привычке их к пьянству, селением небесным; но что от них существительный вред для них и всей волости происходит и что многие не только совсем пропились и разорились, но из добрых людей сделались негодяями, то была неоспоримая истина.
— То так! — сказал на сие князь. — Но и то правда, что уничтожение кабаков сих может доставлять нам множество досад и хлопот. Нам принуждено будет заводить дело и ссору с присутственными местами, а мне бы сих скучных дрязгов не хотелось.
— Да как же изволите приказать? — спросил я.
— И, — сказал наконец князь, — когда они уже однажды введены, то так уже и быть… Оставьте их с покоем! К тому же, — рассмеявшись, продолжал он, — мужичков наших, а особливо таких богатых и всем довольных, как волостные, трудно воздержать от пьянства. Найдут они и везде винцо свое любимое; а что они пропивают много денег, так это едва ль не полезнее того, что они зарывают их в землю, и у дураков великое множество пропадает их без вести».
Для А.Г.Орлова-Чесменского, к его чести, никакого смеха в спаивании крестьян не было.
Хороший хозяин узнается в числе прочего и по тому, как он подбирает помощников. В письмах графа к Д.А.Огаркову находим множество подтверждений серьезного и продуманного подхода к «кадровой проблеме», основанного на тонком знании людей и умении в каждом разглядеть его талант (в результате Алексей Григорьевич вырастил из крепостных немало толковых, инициативных, преданных сотрудников).
«А што нового бурмистра в Острове выбрали, оное хорошо, но за Ванькою должен присмотр быть прилежен; в глазах он очень услужлив, но за глазами далеко не таков: любит иногда и гораздо погулять».
«Как крестьяне издавна вольны и избалованы, то не без затруднения их приводить будет в порядок, и, как я думаю, необходимо такой деревне нужен будет человек особливой, который имел бы лисей хвост и волчей рот, а то легохонько оне взбрыкнут, а может быть, между ими и часть однодворцев есть: ети ж люди большими хлопотниками почитаются».
«Приложили вы два письма: одно от Ивана Степаныча о Маковкине, што он не нужен, да и Маковкину прозбу тут же, которыя я читал; и што Маковкиных вы отправили закупать хлеб, оное очень хорошо зделали, а што он не нужен быть при заводах пильных, я етого худо понимаю; а мне кажется, лутче всегда своего держать, чем посторонних ему сыскивать, как для нужных посылок и для объяснения с крестьянами на их языке; и так остаться ему теперь еще при месте впредь до моего разсмотрения».
Причем сотрудников своих Алексей Григорьевич ценил и проявлял о них трогательную заботу.
«А Сергея садовника оставить в московской ранженери; он оную разводил, видно, ему достанется и засушить. А хотя глупо и небрежительно поступил, но мне и дурака жаль оскорбить за прежнюю ево службу, чтоб молодыя им робетишки повелевали, от чево всякой может поизумится».
А также щедро награждал.
«По одобрению ж вашему за усердное исправление порученных дел Гусеву прошу вас приказать купить для нево кавтан со всем прибором, шапкою, камзолом и кушаком из хорошева сукна, как оное у них водится, и отослать к нему».
«А за хорошую постройку мельницы Бархатову прикажите ему выдать пятьдесят рублей».
Впрочем, граф отнюдь не обольщался и не благодушествовал; проницательность ему никогда не изменяла. О том же Бархатове он писал через девять месяцев:
«А как прислали и ведомость забранным деньгам Бархатовым на разныя построения, <…> признаюсь, удивительно мне очень показалось такой великой расход денег, чево я себе никак не представлял <…> Етот детина мне известен; он любит и в розныя торги входить и всем перебивать, а между тем и лишние материалы употреблять, которыя совсем не нужны. А несходство ево щетов и больше в сумнительство приводит, хотя при мне и приказано было ему под расписки отпускать деньги, но я справлялся, на какую потребу, а он всегда замашечку имел желать больше, нежели нужно было, и наделывал излишков ненужных, за которые нередко и бранен бывал, лишь бы только материалы употреблять; а в таком случае и одна вещь может на щет два и три раза поставлена быть. Прошу в оном случае меня остеречь. Хорошо зделали, што повеление дали, чтоб без вашей воли деньги ему не выдавались; непредвижимых же расходов по строению я не знаю, а как видно, он щеты писал с прибавлением, от чего и вышло, будто он должен. Прошу обо всем оном справочки и изыскания зделать».
Не забывал Алексей Григорьевич и своего главного управляющего. «Уведомлен я был от Иванушки, што вы желали лошедь-иноходца купить; буде оное собственно для вас, то я охотно оною к вам кланяюсь и прошу приказать оную к себе привести и утешаться ней со удовольствием, што и мне любо будет». И позже: «Рад очень, што тебе лошедь полюбилась, от чево я и сам удовольствие имею и желаю, чтоб ты был здоров и веселился б на ней». Вообще благодетельствовал ему всячески, несмотря на случавшиеся между ними порой недоразумения.
Московский Журнал
О.А.Иванов «много в хозяйстве выгод обещается»
