Низовой ветер. Глава седьмая
Сотни лет Азовское море отступало от высоких рыжих обрывов, и широкая песчаная отмель еще вчера казалась надежным укрытием, фундаментом для легких рыбацких хатенок, а сегодняшней ночью море будто опомнилось и, хрипя от ярости, неожиданно бросилось вперед.
Одна за другой растаяли саманные стены, подмытые глинистые обрывы не просто рушились, а, казалось, плавились и под вулканный грохот оседали, сползали вниз. Асфальтированная дорога над обрывами растрескалась, как степь в засушье, перекосилась, а там, где был раньше поворот к морю — исчезла вовсе.
Машина остановилась. В неподвижном свете автомобильных фар бурлящий ливневый поток струил по откосу желтизной и исчезал в обвалах. Максим сквозь собственное расплывчатое отражение на ветровом стекле тревожно смотрел на бурлящий поток, затем резко толкнул дверцу. Спускаясь в обвалы, обернулся, прощально вскинул руку над головой.
Хороший попался парень, этот шофер. Рассказывал как бы между прочим, а чувствовалось — предупреждал. Случившееся в лагере известно секретарю горкома, милиция поднята по тревоге, пограничный катер вышел на розыски, к рассвету будет вертолет. О результатах докладывать лично первому…
Поскольку дело приняло такой оборот, Максим понимал, что спрос за случившееся будет с него самый строгий. Но не это сейчас волновало: узнать бы, что живы они и здоровы, а там пусть любые оргвыводы. Главное — ребята…
Левый туфель остался где-то в глинистой вязкой жиже. Максим потоптался на месте, надеясь ногой разыскать его, чертыхнулся и осторожно, чтоб совсем не упасть, выбрался на взгорок. Отсюда узкая и размытая тропинка вела к лагерю.
Досадуя на себя, Максим снял второй туфель, хотел зашвырнуть его, но передумал, бросил тут же. Может, днем найдется и левый.
Тропинка то и дело перерезалась только что возникшими ручьями, и Максиму казалось, что торопился он по причудливой пунктирной линии.
Как-то в прошлом году рано утром он поравнялся на этой тропинке с маленькой смуглолицей гречанкой в аккуратно отглаженной школьной форме. Уголки красного галстука взлетали кверху, и Максим улыбнулся. «А ко мне так чуть ли не каждого привозят с пиратской косынкой на шее», — подумалось тогда ему.
Максим сначала обогнал девчонку, а потом снова поравнялся с ней:
— Может, в лагерь к нам? В гости к брату?
— Ага. К брату. То есть совсем нет,- девчонка густо зарделась.
Максим тоже почему-то смутился, отвел взгляд, самым безразличным тоном спросил:
— Шестой класс закончила?
— Нет, седьмой! — девчонка обидчиво стала перебивать сама себя. — Так и Черномор седьмой. Нет, я не то что там, я просто так. Его мама в Куйбышеве, а моя мама говорит… Нет, сама бы я его в гости не приглашала…
То была Олечка Ерохина, когда-то написавшая записку Черномору, та самая Олечка, что прыгнула с парашютом выручать Симонова. В лагере на морском берегу она и Черномор сели на концы опрокинутой шлюпки и долго о чем-то говорили.
Этот эпизод запомнился Максиму потому, что, когда Черномор с Олей пошли вдоль берега к автобусной остановке, он увидел Симонова под той же шлюпкой. Симонов, необычайно бледный, зажал подбородок коленями и молчал. Его мучила первая и настоящая боль ревности.
