Низовой ветер. Глава первая
Беззвездное ночное небо на мгновение озарилось далекой вспышкой, и снова плотная темнота окутала надморье. Зосим замер, склонившись за борт и держа в вытянутой руке приух крайней сетки. Не поворачивая головы, скосил глаза на корму, где, неестественно вытянувшись, сидел пансионатский сторож Митя Шандрук. «Чует он что-нибудь? Нет, вроде».
Серая марлевая повязка, прикрывавшая вспухший нос Зосима, свалялась, сползала, и он зло морщился. «Вот стервец,— подумал он о Володьке, своем пасынке, и рывком перенес сеть в шлюпку.
— Кто мог ожидать, как могло получиться, что Вовка, худосочный и всегда трепетавший от одного его взгляда, из-за какого-то чужого пацана отмочит такое и сбежит? Выходит, не зря он целыми днями, на лагерь юных моряков пялился…
Низко, где-то прямо над шлюпкой пролетела в сторону берега всполошенная чайка, и Зосим снова стал тревожно вслушиваться. Он слишком хорошо знал цену неожиданностям.
Еще три года назад Зосим со старшим братом промышляли самым опасным: подрезали и обирали богатые рыбой колхозные ставники. Оба знали, что за рыбу и порчу сетей по головке не погладят, и пробирались на ставники только в жестокие штормовые и холодные ночи, когда сторожа отсиживаются на берегу.
Удача долго сопутствовала братьям. А в одну из декабрьских ночей, обходя на моторке мелко битый лед, старшой просчитался и с полного хода врезался в экспериментальный ставник. Шлюпка мгновенно нырнула в глубину. Колючим холодом сковало тело.
В последний момент Зосим успел схватиться за проволочную оттяжку; но сеть все же оказалась сверху. Он не барахтался, аккуратно нырнул, чтобы сеть подвсплыла, и, осторожно перебирая руками по оттяжке, добрался до гундеры. Древко было наклонено, и казалось невероятным, что оно еще не упало совсем: ведь третью проволоку оборвало шлюпкой.
Зосим понял, что надеяться спастись, значит, рассчитывать на чудо.
На фоне чуть посветлевшего неба он различил другую гундеру, метрах в десяти от этой, и сразу почувствовал огромную тяжесть промокшей одежды. «Не доплыву»,-тоскливо подумал он и оглянулся. То место, где только что был он, торопливо заполняли льдинки.
Держась одной рукой за оттяжку, а другой за древко, Зосим резко подтянулся вверх и схватился за крепежное кольцо. Гундера еще больше наклонилась, но не упала. Тогда он осторожно, без рывка перебросил ноги через обе оттяжки и обнял вершину древка. Новый добротный ватник мгновенно задубел на ветру.
Вынырнул брат, и ему тоже удалось схватиться за проволоку. Зосим, как мог, наклонился к нему.
— Плыви к той, братка! К той гундере плыви, эта не выдержит!
— Не могу!
Зосим хотел было настоять на своем, но в льдистом, робящемся свете увидел, что ноги брата намертво опутаны сетями и поперхнулся. «Что делать? Сейчас ведь оба, оба…»
Брат, держась одной рукой за оттяжку, другой ножом полосовал на себе одежду и пласты сети.
Древко неожиданно и резко отшатнулось. Зосим не удержался и кувыркнулся в воду. Острый конец проволоки, оставшийся на кольце после крепежа, до кости разорвал бедро Зосима. Шуга не успела сомкнуться над ним, как он развернулся и, не переводя дыхания и не оглядываясь, поплыл к другой гундере. От шуги или от мороза шумело в ушах, в затылке жгло, будто кто-то приставил к нему горящую головешку, а из бедра, он это ясно чувствовал, хлестала кровь.
Когда он добрался до гундеры, нога уже не слушалась вовсе, но он все же взобрался на кольцо и поясом пристегнулся к древку.
Упала ли та, злополучная гундера совсем в воду, ему было сверху не разобрать. Да он особо и не вглядывался. Смерзающимся воротом, как петлею, все туже стягивало шею, и Зосим подумал: «Хорошо еще, что в сапоги вода почти не попала. До утра, может, и протяну».
Ныло бедро, коченели руки, туманная мысль о необратимости происходящего какой-то мерзкой пустотой входила в сознание. «Чем я мог помочь брату? Абсолютно ничем. Только погибли бы вместе». Так говорил себе Зосим потом, а тогда задрал голову кверху и, содрогаясь, стал разыскивать в пустом, заиндевевшем небе хоть одну, пусть самую сиротливую звездочку.
А утром, когда ему было глубоко безразлично абсолютно все, он увидел обмерзшее, словно кокон, туго опутанное сетью полунагое тело брата и сквозь ледяную корку — длинный и кривой рыбацкий нож.
Полгода Зосим отвалялся в психбольнице, а потом его признали инвалидом и назначили небольшую пенсию. Зосим перебрался из своей холостяцкой квартиры к Анке, жене брата, усыновил двенадцатилетнего Вовку.
Еще когда Зосим выписывался из больницы, главврач сказал ему: «Аннушка и Володя своими частыми посещениями сделали для вас больше, чем все лекарства и медперсонал, вместе взятые».
Вот тогда-то Зосим и поклялся себе, что Аннушка никогда и ни в чем не будет знать недостатка, а Вовку он выведет в люди не хуже, чем какой-нибудь академик или полковник. Так оно и будет: Зосим не из тех, кто не держит слова, хоть Аннушка до сих пор еще украдкой пускает слезу, а Вовка нет-нет, да зыркнет зверенышем, словно крикнет: «Ты как выжил, если батька утоп? Тебе мать нужна была, да?»
Не понимают будто, что он ради них все. Только для них!
С моря, из самой темени появился какой-то шипящий звук и стал быстро приближаться. Зосим оставил сеть, по привычке глянул на подвесной мотор, ощупал у бедра нож. Чуть в стороне, кучно, стая за стаей с испуганным ойканьем пролетели к берегу чайки и снова стало тихо.
«Кто-то пугнул их с дальних островов,— отметил про себя Зосим.— Только кто бы? Ачуры? Вряд ли. Они тоже знают, что в такие погоды там рыбы нет. Да и днем, вроде, туда никто не направлялся. Может, Максим Гордиенко с юнморовцами своими по морю шастает?»
Вспомнив о нем, Зосим стал пристальнее всматриваться в ночь: «Шесть новейших сеток уже снял этот новоявленный общественный инспектор. Забрал, позабыл начисто, что вместе со мною рос и в одной школе учился. Сдал сетки государству, как собственные… А главное — сына Вовку переманул в свой лагерь юных моряков. Моего сына…»
Мысль о Вовке пронеслась и осела под сердцем, вызвав одновременно грусть, сожаление и злость. Такую смесь чувств испытывали, наверное, старики в седой древности, когда их дети переходили из одной веры в другую.
— Ну что ж, Максим, пеняй теперь на себя,— прошептал Зосим.- Не я тебя первый тронул. Всем известно, не я первый…
Он снова наклонился к сети, да так и застыл: вот оно… Как-то неестественно торопливо ветер раз за разом дунул от воды вверх, словно пытаясь приподнять темень, и сразу раздался сухой и резкий звук, будто от могучего шквала лопнул парус, лопнул на тысячи лоскутиков, и теперь каждый из них кричит и воет, и стонет на свой лад, а все это вместе за несколько мгновений образовало такой непереносимый звук, что Зосим оторопел.
На самой высокой, визжащей ноте вдруг звук оборвался, шлюпку дернуло в одну сторону, в другую, сеть натянулась, опрокинула его навзничь и тут же сильно прижала к носовой банке. «Вот оно»,- снова подумал Зосим, но спокойно, как всегда в минуты крайней опасности, приподнял сеть и через себя выбросил ее за борт. Тонкий бурундук от сеточного якоря скользнул по борту и заклинился на носу между оковочной планкой и корпусом. Зосим повернулся лицом к ветру и тут же по-кошачьи без подготовки прыгнул на корму. Нос шлюпки сразу резко поднялся, и потому она, только слегка черпнув воду через форштевень, взлетела на гребень огромного вала.
Спад был пологим, тягучим, и прежде чем до шлюпки докатился следующим вал, Зосим успел накрутить заводной шнур на диск мотора.
— Очисти бурундук! — крикнул он Шандруку, упавшему на днище, И завел мотор. Садясь к управлению, увидел, что напарник все еще не двинулся с места. Не замахиваясь, сильно пнул его сапогом.
— Волчье мясо !
— Что?! — Шандрук тут же пополз в корму. Он обладал удивительной способностью: находясь рядом, быть невидимым и неслышимым, Он мог до обидного точно выполнить сложнейший приказ, но ни йоты не привносил своего. Он хорошо соображал своей маленькой белесой головой, но только в строго указанном направлении. Инструкцию, притом, всегда требовал подробнейшую.
Зосим матерно рыкнул, ногой отшвырнул Шандрука к борту и бросился к носу. Сейчас его хромота была почти незаметной. Перерезать тонкий бурундук не составляло труда, и Зосим, благополучно возвратившись на корму, резко повернул шлюпку за валом, в сторону Белосарайской косы.
Вой и хлопки ураганного ветра уже не воспринимались: море вздыбилось, частью рассыпалось холодной колкой пылью и теперь было всюду — и под и над, а гребни валов вдруг покрылись какой-то блеклой, зеленоватой сединой. Волны, одна круче другой, стали обгонять шлюпку все чаще, и Зосим опасливо поглядывал на мотор: «Зальет,— погибну».
Появился определенный порядок в следовании волн: пять-шесть невысоких, нестрашных, потом крутая, свирепая такая, что мороз по коже. Зосим начал маневрировать шлюпкой.
Он гнал ее к берегу, выжимая из мотора все, потом резко сбрасывал скорость и поворачивал носом на ветер. Встретив опасную волну, тут же возвращался на прежний курс, и все повторялось сначала.
Было бы хорошо, если бы не слепила водяная пыль и не коченели пальцы на рукоятке управления. Его мало волновало, что сам весь промок до нитки, а ногу, отмеченную злополучной гундерой, все чаще скрючивают судороги,— ему сейчас нужна была рука, одна, чуткая и верная. Он думaл только об этом. Впереди сверкнула яркая, ослепляющая молния, грохнул гром, и сразу же, еще более густой мрак окутал все. Зосим не шевельнулся, понимал, что не ослеп, зрение скоро возвратится, и молил только, чтобы это произошло раньше, чем его настигнет смертельный вал.
Хлынул дождь, и Зосим приободрился: дождь всегда подминает ветер. Молнии стали полосовать небо тут и там, море то казалось голубоватым и мирным, то вдруг бело-зеленые смерчи взлетали над шлюпкой, грозя в следующее мгновение раздавить, расплющить ее.
Зосиму было ясно, что это только кажется. Шлюпка выдержит, и нельзя распускать нервы. Но его все больше беспокоило другое: по времени давным-давно должен был показаться маяк. Неужели он ошибся направлением и жжет понапрасну бензин? А может, ветер кружит, и Зосим петляет на месте?
— Нервы, — осадил он себя. — Нервы!
Дождь прекратился, нет, ушел в сторону. Вновь возвратился, будто тоже бродил вслепую.
Зосим поерзал на месте, стараясь вернуть телу подвижность, кособочась, наклонился, из закутка под сиденьем достал черпак, толкнул им Шандрука:
— Вычерпывай воду!
Стал разворачиваться после очередной крутой, волны, и сквозь сетчатку брызг ему вдруг показалось, что по правому борту скользнул лучик карманного фонарика. Сверкнула молния, раз и второй, и он увидел невдалеке прямо по курсу катерок «Малыш», полузатопленный, готовый через минуту-две пойти ко дну. Это был тот самый катерок, на котором Максим Гордиенко еще вчера курсировал вдоль берега. Зосим даже привстал: «Что, Максим, откудахтался?»
«Малыш» тут же пропал во мраке, фонарик беспомощно заметался и исчез, а Зосим чуть отвернул шлюпку в сторону и все смотрел при слабых отсветах далеких молний на Митю Шандрука: заметил ли он катер?
Митя невозмутимо и размеренно вычерпывал воду.
По тому, как становились шире белые полосы на гребнях, как они равнялись со шлюпкой, а потом отставали, он понял: берег очень близко, начались меляки. А где же тогда маяк?
Зосим знал, что начинается, пожалуй, самый опасный отрезок пути: высадка на открытый берег в штормовую погоду зачастую равносильна самоубийству. Самые опасные перекаты те, где мгновенно меняются крутизна волны и ее направление, где очень даже просто может опрокинуть и тут же размозжить голову шлюпкой или расшибить о камни. А если еще хватит сил держаться на поверхности, море отступит, оттянет и тебя от камней, подождет волну покруче и с новой скоростью понесет на перекатные камни, где рев и грохот путаются в пене, да еще, чтоб не сопротивлялся, в последний момент развернет тебя спиной по ходу…
Впереди по правому борту крохотным светлячком мелькнула электрическая лампочка. Зосим протянул руку и выдернул из воды спасательный жилет. «Не так давно кому-то, видать, бросали, да он отплавался»,— с несвойственным ему сожалением подумал Зосим, на секунду бросил управление и напялил жилет на себя. Митя Шандрук тут же пополз к нему на корму.
Внезапно Зосим перестал что-либо различать, будто попал в какой-то грот, где в тесноте, в скальном сумраке неистово мечется ветер, воет зверем и в бессмысленной ярости толчет воду. Сиденье под Зосимом резко пошло вниз, сразу же подскочило, точно шлюпка, обезумев, неслась по сухим кочкам.
Он мгновенно сбросил газ, но было поздно. Шлюпка, споткнувшись о подводные камни, развернулась бортом и, подхваченная высокой и крутой волной, сильно накрененная, понеслась на оголившуюся ребристую скалу.
«Просчитался я»,— подумал Зосим, но, падая грудью на острые камни, все же изловчился, схватил в объятия Митю Шандрука и придержал впереди себя.
